Форс-мажор в голове: когда писательство действует как непреодолимая сила
Новый сборник лауреата премии правительства РФ Владислава Отрошенко
Популярный писатель, обладатель множества престижных премий как в России, так и за рубежом, Владислав Отрошенко давно знаком ценителям литературы, и не только в нашей стране. Его новый сборник посвящен теме писательского труда, рассмотренной во всех, кажется, возможных ракурсах. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Владислав Отрошенко
«Гения убить недостаточно»
Москва: Издательство АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2024. — 252 с.
Заглавная новелла сборника Владислава Отрошенко, посвященного невероятным приключениям писательского духа, поэтического вдохновения и философского рассудка, посвящена Томасу Вулфу. Название «Гения убить недостаточно» — это эффектно дополненный заголовок статьи «Гения недостаточно» (Genius is not enough), опубликованной 25 апреля 1936 года в нью-йоркском еженедельнике The Saturday Review of Literature.
Писатель Томас Вульф, которому посвящена заглавная новелла сборника Владислава Отрошенко
Автор статьи, он же главный редактор издания, Бернард Де Вото, по словам Отрошенко «малозначительный беллетрист и влиятельный критик», имел неоднозначную репутацию, но наш эссеист его окончательно демонизирует, описывая фотопортрет, сопровождавший убийственную публикацию о Вулфе: «На лице — глумливо-шутливая улыбка и как бы отделенный от улыбки и вовсе не шутливый, зло прицеливающийся прищур цепких глаз, увеличенных толстыми линзами». В довершение всего критик из каких-то пижонских соображений держит в руке Colt Government: «Вот сейчас Де Вото распрямит руку, на которой рукав для пущей демонстрации решимости закатан по локоть, и твердо нацелит ствол кольта в того, за кем он пришел».
Книга «Гения убить недостаточно»
Самоуверенного критика из преисподней Отрошенко противопоставляет не только всегда сомневающемуся в себе Вулфу, но и его ангелу-хранителю, редактору от Бога, «серафиму во плоти» Максвеллу Перкинсу. Без умения последнего «вливать в издательские формы огненное вещество вулфовской прозы» два первых романа Вулфа — «Взгляни на дом свой, ангел» и «О времени и о реке» — вряд ли получилось бы опубликовать, ввиду неспособности самого писателя, работавшего «в некой обнаженной ярости духа», контролировать бурный поток своего письма, подобный горной реке.
Статью демонического Де Вото Отрошенко считает губительной и роковой не только для творчества, но и для всей рано оборвавшейся жизни писателя: «Он ловко превращал неповторимые черты прозы Вулфа в отвратительные и «неприемлемые для искусства», представляя их в кривом зеркале как раз далекого от искусства обыденного сознания». «Обыденное сознание», удушающее писательские порывы, — главное зло, с которым Отрошенко так или иначе полемизирует и борется во всех эссе. Будучи антиподом здравомыслящего Де Вото, дающего гению обывательский совет «научиться надевать корсет на свою прозу», Отрошенко склонен полагать ровно наоборот: самое лучшее, что может произойти с писателем, — бесконтрольное следование поселившейся внутри его головы силе, которая, в сущности, и водит его пером.
Это касается почти всех героев сборника, начиная с первого же эссе «Последняя метаморфоза Овидия». Дискуссионный вопрос о том, была ли таинственная ссылка Овидия реальной или воображаемой, Отрошенко решает в радикальном ключе. Ему нравится думать, что все это чистой воды подлог, «небывалый в мировой литературе», и стихи о мнимой ссылке в далекую Скифию («Скорбные элегии» и «Письма с Понта») поэт сочинял на своей комфортабельной загородной вилле близ Тибра, поддавшись «деспотическому могуществу коварной Музы», превратившей его в «пленника грез».
«…В защиту реальности Назоновой ссылки невозможно выставить ничего, кроме произведений самого Назона, истолкованных известным — давно известным — и самым неприемлемым для искусства образом, — рассуждает Отрошенко, ополчившись на ненавистный ему обыденный здравый смысл, который всё приземляет и вульгаризирует. — Неискоренимость такого истолкования наводит на мысль, что в нем заключено нечто бóльшее, чем человеческая наивность или бессердечность. В нем заключено, быть может, некое высшее, божественное возмездие за страсть к вымыслу».
Древнеримский поэт Публий Овидий Назон
Впрочем, эта страсть порой может иметь под собой вполне понятные, если не рациональные, то во всяком случае эмоциональные основания, как в случае с еще одним поэтическим «подлогом», проанализированным в эссе «Дело Бренты». Оно содержит обстоятельное литературно-географическое исследование живописнейшей итальянской реки, которую дотошный русский публицист специально облазил, можно сказать, «вдоль и поперек», чтобы сличить реальность с ее отражением в поэзии Ивана Козлова, Евдокии Ростопчиной, Владимира Бенедиктова, Петра Вяземского и, наконец, Владислава Ходасевича — он единственный настроен к Бренте скептически и как бы перечеркивает общепринятые до него поэтические восторги.
Зачем Ходасевич скрывает от читателя реальную Бренту, подсовывая вместо нее мутную и неказистую, Отрошенко быстро догадывается, лишь взглянув на эпиграф к стихотворению «Брента», взятый Ходасевичем из «Евгения Онегина»: «Адриатические волны, / О Брента! нет, увижу вас / И, вдохновенья снова полный, / Услышу ваш волшебный глас!» Пушкину так и не довелось взглянуть на байроновскую «магическую речку», и Ходасевич сто лет спустя как бы утешает своего невыездного коллегу, отзываясь о «рыжей речонке» крайне пренебрежительно: мол, не расстраивайся, брат Пушкин, это только у Байрона Брента производит возвышенное впечатление, а в действительности — «лживый образ красоты», беспонтовая речушка, смотреть не на что.
Писатель Владислав Отрошенко
Отрошенко употребляет еще более резкие слова, пытаясь реконструировать ход мыслей Ходасевича. Его фальсификацию эссеист одобряет как «один из самых совестливых и самых героических поступков в истории русской поэзии», проявление «высшей поэтической доблести и милосердия», доказывающее, что «между поэтами устраняются время, пространство и смерть».
Время, пространство и смерть — важнейшие темы книги, и с этой триады начинается эссе «Сны и ангелы Тютчева», посвященное раздвоению личности поэта и дипломата. В судьбе Федора Ивановича Тютчева находит драматическое воплощение тема своеобразной «инородности» поэтического дара по отношению к самому его обладателю, который в жизни может быть вполне приличным человеком, скажем, вторым секретарем посольства. Однако внутри него поселяется невидимое существо, которое «живет мгновенными озарениями и возносится туда, где «Мотылька» полет незримый… / Слышен в воздухе ночном… / Час тоски невыразимой!.. / Всё во мне и я во всем!..»
При этом сам поэт может быть не слишком-то и рад поселившемуся внутри него «ангелу поэзии». «К стихам я питаю отвращение, в особенности к своим», — цитирует Отрошенко Тютчева, называвшего свои поэтические творения «побрякушками» и пытавшегося от них избавиться, пока волею случая они не попали к Пушкину, который пришел в восторг и начал их публиковать.
Отрошенко подробно описывает невидимую окружающим внутреннюю борьбу Тютчева с «ангелом поэзии»: «Чем ярче становились озарения, тем отчаяннее, словно скрываясь от их ослепительного света, он погружался в политику». К концу тютчевской жизни, полной трагических потерь и ударов судьбы, ангел все-таки сдался и «покинул камергера, оставив его наедине с действительностью». Однако констатация физической смерти Тютчева вызывает странное умиротворение и желание продолжить игру слов в названии книги Отрошенко: гения убить не то чтобы недостаточно, но в каком-то смысле практически невозможно.
